Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 36
– Не кручинься, – молвила сорока. – Медведя тебе искать не придётся. Тут он, на речке, с Калгамой беседы беседует. Повезло тебе, сестрица! Как говорится, на ловца и зверь бежит.
Прилетели они к друзьям, синичка о беде давай рассказывать. А Калгама всё её расспрашивает, как та хэрэ выглядит, как шаманит, что за бубен у неё. И всё больше убеждается: это злая Амбакта донимает лесных зверей и птиц, заставляет их дань платить.
– Медведь, вот видишь: ты своим лесным сородичам нужен, – сказал Калгама. – Амбакта притворилась хэрэ-шаманкой. Ты сильный, справишься с ней. Помог бы тебе, но поспешать надо. Боюсь за Фудин.
– Эх! Кабы мог я надвое разорваться! – рявкнул огорчённый медведь. – И таёжным сородичам помог бы, и тебе – тоже. Ну, почему всегда нужно выбирать, где ты нужнее?
– А тебе выбирать не приходится, – сказал Калгама. – Помогай тем, кто слабее. А я уж как-нибудь обойдусь, спасибо тебе!
Синичка медведю на спину села, торопит его: полно-те разговоры разговаривать, пора за дело. Вон, мухоловки уже из лесу полетели, вслед за ними и соловьи на юг подались. Ну и что, что они перелётные птицы! Может, ещё бы тут пожили, да боятся шаманки! В теплых травах копошатся разные букашки да козявки – есть чем питаться птицам, но даже широкороты откочёвывают в дальние края: хэрэ каждый день требует птенцами дань платить. Но птенцы, уже большие – не хуже родителей носятся, в один голос запросились: «Полетели скорее отсюда, страшно тут оставаться!» Кузнечики устроили им прощальный концерт на скрипках – и днём, и ночью играть не перестают.
Заблистала позолотой неприметная до этого трава патриния – будто театральная ложа, а в ней горделиво выпрямились справные высокие стебли пижмы, покачивают ярко-жёлтыми шапочками соцветий. От пижмы, полыни и донника струится крепкий, терпкий дух. Мошка обрадовалась – сбилась в кучки, беззаботно пляшет в лугах, досаждает лосям и косулям, да и над медведем столбом колышется. Хорошо, синичка гнус обклёвывает, а то пришлось бы медведю постоянно в речку нырять, чтоб от надоедливой мошкары избавиться.
Нагнулся Калгама к воде, чтобы напиться, но кто-то вдруг окликнул его тоненьким голоском. Поозирался великан – вроде, никого нет.
– Посмотри себе под ноги, – попросил голосок.
Глянул Калгама: лежат мялка да колотушка, которыми рыбью кожу выделывают. Кто-то в мялку гвоздь вбил, а у колотушки черенок сломал.
– Ни на что мы теперь не годны, но если починить, ещё вполне пригодимся! – сказала мялка. – Но некому нас починить…
– Дел-то! – улыбнулся Калгама. – Запросто!
Великан вытащил из мялки гвоздь, а колотушке новый черенок сделал. Стали они как новенькие!
– Спасибо тебе, Калгама! – обрадовались мялка и колотушка. – Ты нам помог, и мы тебе поможем. Ничего, что медведь тут останется. Мы тоже чего-то стоим!
У Калгамы мешок, однако, не бездонный, там уже и так вертел лежит. Но не стал он обижать колотушку с мялкой. Положил их в мешок, простился с медведем и в путь тронулся. А синичка повела косолапого в тайгу. Там, где-то далеко, уже раздавалось противное кваканье хэрэ-шаманки:
– Тьфэ-тэфэ! Куда все попрятались? Кто меня угощать будет?
Глава десятая, в которой Калгама попадает в пещеру Хондори-чако
За речкой почти сразу пошли мари, заросшие вахтой трехлистной. Так называется трава – сочная, с красивыми белыми цветами, но до чего ж прегорькая! Незнающий человек потрогает её, и если потом немытыми руками есть будет, то непременно скривится: перец, да и только. А вот лоси обожают эту траву – специально приходят на мари лакомиться ею. То тут, то там Калгама видел их следы. Чёткие, они ясно различались в примятой траве. С утра на неё ложилась обильная роса – кто ступит, обязательно отпечаток оставит. По этим следам опытный охотник может определить, кто тут проходил, давно ли, что делал.
На полянке Калгама наткнулся на наброды глухариного выводка. Птицы выклевывали из колосков зернышки, беззаботно порхались в рыхлой земле – сразу видно: в безопасности себя чувствовали, хэрэ-шаманка тут не бывала.
А чуть поодаль, в зарослях лещины, дикие кабаны резвились: кормились клубеньками и корешками растений, подбирали опавшие орешки. Возле них белки промышляли: скорлупок набросали, грибы на зубок пробовали – только лишь надкусили шляпки тех, что староватыми оказались, а молоденькие обабки да подосиновики с ножкой из почвы выкрутили, с собой унесли. Хозяйственные! К зиме припасаются.
Мышка не выдержала – соскользнула с плеча великана, перебралась на рукав и в траву сиганула: углядела сизоватые перья листьев сныти, до которых была охоча. Черешки сныти и люди собирают – готовят с ними супы, салаты, тушат с овощами.
Калгама смотрел, как мышь хрумтит снытью и вспоминал: Фудин всегда посыпала этой зеленью жареную рыбу, ох, пальчики оближешь!
Он сорвал молоденький листик, пожевал – приятно, но в блюдах Фудин сныть была почему-то вкуснее. Что ни говори, умеет она готовить. Великан сглотнул слюну и вспомнил: с утра даже маковой росинки во рту не было. Пора остановку сделать: развести костёр, чайку вскипятить, юколу размочить – перекусить и снова в путь. Но жалко великану терять время. Подхватил он мышку и зашагал к горам, синеющим на горизонте. Где орешек сорвёт, где горсть лимонника в рот бросит, стебель борщевика пожуёт или кисть калины снимет – тем и сыт.
Долго ли, коротко ли, но подошёл Калгама к широкой бурной реке. По её берегам густой лес стоит, еловые лапы хилую травку прикрывают, ни птиц, ни зверя не слышно – молчаливые, угрюмые чащи. Но почти у самой кромки воды высится старая берёза, одна ветка сухая, чёрная – как Нгэвэн описывала, указывает на склон самой высокой горы. Если приглядеться, увидишь: лежат груды серых камней, ни травинки среди них, а возле самого большого валуна стоит шест, белеют на нём человеческие черепа. От шеста средь глыб чуть приметная тропинка вьётся – ведёт к чёрному проёму в скале. Возле него два ворона, как стражи, кружат, зорко по сторонам поглядывают.
– Вот оно, логово Хондори-чако! – приободрился Калгама. – Ещё чуть-чуть и на месте окажусь!
Решил он найти узкое место, чтобы на тот берег перепрыгнуть. Однако, сколько ни шёл, не отыскал такого участка, а вброд даже великану реку не перейти: глубокая она, бурная, с ног сбивает. Сел он на камень у поваленного ветром тополя, пригорюнился: что делать, как быть?
– Подсоби мне, и я тоже помогу тебе, – послышался голос из-под тополя.
Глядит Калгама: вода тополь подмыла, упало дерево – большущую щуку придавило. Лежит она под тополем – ни взад, ни вперёд, хвостом шевелит, а ходу-то нет. Совсем измучилась рыбина. Да такая здоровенная, ладная! Сколько лет уж великан рыбачит, а подобной щуки ещё не вылавливал. «Ого, – думает, – да мне её и за два дня не съесть!» Это ему голод снова напомнил о себе.
– Щука не только в уху годна, – шепнула ему рыбина. – Помоги мне – другом стану!
Так жалобно она просила, что Калгаме даже неловко стало от мыслей об ухе. Взялся он за тополь, отвалил его, и оказалась щука на воле. Всплеснула хвостом, на глубину ушла, поплескалась и, довольная, к берегу подплыла.
Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 36
